Genuine stories. История первая.
Задание: Любая история, достойная рассказывания, начинается с “перипетий” (это термин из Аристотелевской “Поэтики”). Перипетии — это нарушение статус кво, привычного порядка вещей.
Пожалуйста, вспомните историю о том, как в вашей жизни случилось нечто, чего вы боялись. Кошмар сбылся, и жизнь не может больше быть такой, как прежде. Вы теряете опору… но что-то такое делаете, чтобы восстановить равновесие и научиться жить в новых условиях. Проблема еще не решена, и, возможно, не будет решена еще долго, но вы вышли из состояния шока, “выровнялись” и готовы делать то, что от вас требует ситуация.
Было очень солнечно, очень жарко. Мы приходили с моря, возле дома в крошечном магазинчике покупали виноград, персики, овощи и хлеб, на углу в мясной лавочке — мясо или фарш, пару раз покупали смешные мясные колбаски, в тот день купили ежевичного вина в крошечной бутылочке, сладкий перец и лук.
Я готовила ризотто на открытой кухне, она же балкон, пол был из белых плиток, стены тоже белые, на перилах сохли полотенца с пляжа, с них осыпалась соль и песок, под ними шелестело листьями настоящее фиговое дерево. Не фигОвое, а фИговое. И можно было сорвать пару штучек, если хотелось и моглось перегнуться, но проще было купить фиги в том же магазинчике, там продавались и зеленые, с бледным нутром, и темно-фиолетовые, в солнечных трещинках, пьяные, сладкие.
Над нами, прямо над нашими двумя комнатками на втором этаже, над нашими ошалевшими головами висели горы, будто вырезанные ножницами из глянцевого журнала. И все лето было такое — глянцевое, яркое, полное жара и сокровищ. Иногда становилось так жарко, что губы сохли, и хотелось мороженого, желто-карамельного, с крошкой печенья, и в резную тень.
Или вовсе не выходить из дома. Так мы и поступали, бессовестно презрев южное солнце и необходимость по возвращении предъявить отпускной загар.
О возвращении не думалось, а если и думалось, то как о чем-то далеком, неважном. Золотая тягучая капля, и мы пойманы в нее, вот каким было время — будто бы один бесконечный день.
Я готовила ризотто. Сладкий перец, помидоры, лук, специи, промытый рис, обжарить в оливковом масле, добавить воды, мешать, чтобы не пригорело. В летнем платье было жарко, над головой телевизор разражался политической рекламой, где красивые глянцевые люди плясали в огненном хороводе, любили друг друга и детей, ясно улыбались в объектив, мужской уверенный голос убеждал в необходимости голосовать за «ево руку», я привычно подсмеивалась над этой рукой, резала хлеб и салат, расставляла приборы, думала о том, что нужно расчесать взбесившиеся от морской воды волосы.
Когда я пыталась поставить на стол не помню что именно, я отвлеклась, и бутылочка с ежевичным вином полетела на пол, брызнула осколками и темным, фиолетово-алым, растекшимся, как ручей.
Я кинулась убирать, ругаясь, вытирая брызги с белого — такого белого, как в рекламных листовках турагентств, пола, ты прибежала из комнаты, помогла, мы свалили осколки в мусор, оттерли пол, пообедали и ушли в комнату, где почти все жилое пространство занимала постель, белая, как лед, и желанная, как целый айсберг мороженого.
Тогда мне не думалось ни о чем, кроме тебя. Мы обе синхронно забыли о том, что отпуск наш рассчитан на две недели, и еще неделя — дорога туда и обратно.
Про «обратно» мы вспомнили случайно, нечаянно — пока шли под резной тенью платанов, окружавших аллею, и подошли к очередному юноше неопределенного возраста, предлагавшему, кажется, рафтинг. Или экскурсию куда-то там еще. Мы обсуждали цену, думали о том, стоит ли соглашаться, и тут нас одновременно будто бы ударило. Мы вспомнили.
И больше уже не забывали о том, что лето смертно. Впереди было еще несколько дней, но все они были отравлены страхом. Он проникал везде, всегда. От него солнце делалось ярче, вода свежее, кусочки шоколада в мороженом слаще, а море шумело, как в последний раз.
Время наступало нам на пятки и однажды наступило. Я цеплялась за надежду, как за канат с последней спасательной шлюпки, и хотя тогда еще ничего не было определено со стопроцентной вероятностью, мне до сих пор кажется, что уже тогда чашка весов клонилась не в нашу сторону.
Окончательно она склонилась еще позже, уже в городе, полном осенних листьев, жарком, как отголоски летних дней, но уже пожелтевшем, готовом сорваться.
И я помню, слишком хорошо, чудовищно хорошо помню ту последнюю минуту, когда все действительно оборвалось совсем. Все, что последовало за этим прощальным, почти обыденным «привет», было как трепыхания рыбы на воздухе.
Долгое время я до такой степени боялась, что любовь всей моей жизни меня оставит, что даже не думала об этом. Иногда только накатывало ощущение, будто бы где-то открылась дверь и в нее дует ветром, или как если бы пол под ногами проминается, и я вот-вот упаду, я ужасалась, захлопывала эту дверь, бежала на улицу, в дела, в интернет, в игры — куда угодно, только бы не думать, не накликать беды, только бы не дать этому предчувствию оформиться в уверенность, в неизбежность. Я отмахивалась, закрывала глаза, я питала надежду своими соками, не замечая того, что все, что я отдаю ей, уже течет сквозь трещину в землю.
Я работала, торопилась жить, набивала свои дни делами, старалась не оглядываться назад, не думать, просто катиться, как на велосипеде, вперед, не теряя равновесия, в то время как мне следовало сойти, остановиться, подумать — и сделать не так, как подсказывал страх, а как тихо требовала изнанка ситуации.
Когда после многих разнообразных по продолжительности, результатам, обстоятельствам и прочему ссор случилась еще одна, я была в таком бешенстве, что не сразу, далеко не сразу вспомнила о той разбитой бутылочке вина.
Но ведь мы же его оттерли, не осталось и следа. И все равно — то, что разлито, не соберешь назад. Мой самый страшный кошмар был — потерять ту, которую я любила, пусть не так сильно, как могла бы, но сильнее всех, с кем сводила меня судьба, даже сильнее себя самой. Этот кошмар сбылся и продолжает сбываться.
Я хотела умереть. Мы еще долго, больше года как-то пытались видеться — скажем честно, пыталась в основном я, заноза в сердце мучила меня несказанно, — но усталость и раздражение взяли верх над жгучим интересом, любовью и готовностью вместе строить дальнейшую жизнь. Я потеряла все, чем была для меня эта женщина: искреннюю радость, желание расти и не зря прожить жизнь, готовность щедро делиться тем, что эта жизнь приносит, но главное — то прекрасное чувство, которое возникает в ту минуту, как ты предлагаешь всю себя, настоящую себя человеку, лучше и нужнее которого не встречала, и получаешь в ответ «да», получаешь в ответ то, что так нужно — любовь, признание, одобрение и пьянящий восторг взаимности.
Были мгновения, когда одно лишь ее имя или короткое случайное воспоминание, отдаленно связанное с ней, приводило меня (порой весьма долгой цепочкой ассоциаций) к вспышке поразительно сильной боли. Странно, но ни развод с мужем, ни переезд, ни разрыв множества отношений не дал мне такого ощущения безнадежности, как короткие «привет-пока» в мессенджере. Потом исчезли и они. А у меня появились приступы рыданий на ровном месте, панические атаки и острое желание схватить эту женщину и сигануть вместе с нею под поезд. Или хотя бы резануть по рукам чем-то острым. Не думаю, впрочем, что я бы всерьез реализовала подобное — и не только из-за дочери, но мгновенная потеря контроля меня не прельщала, и я старалась осознавать то, что эти мучения — конечны. Что мы разные люди. Что и в лучшие наши времена было то, что меня раздражало в ней, ее — во мне, и что то лето давно завершилось.
Это было довольно бессмысленным занятием. Эмоционально я застряла в том безвременье, когда можно забыть, затолкать неподходящую мысль или чувство в виртуальный ящик, но не отказаться или принять.
Совсем недавно мне удалось подумать о ней без боли. Это случилось почти неожиданно. Я просто сумела осознать, что в окончании любви нет преступления, она действительно может окончиться неожиданно и внезапно, как оканчивается дождь.
Может быть, если бы я осознала это раньше, любовь осталась бы в живых? Я иногда думаю об этом, но это не тема разговора на сейчас.
И все-таки — если суметь принять конечность любого чувства, не хватаясь за страх, не надеясь на будущее, не стараясь удержать изо всех сил и не рассчитывая на то, что это обязательно сработает…
Не больше ли шансов можно дать любви?
Но март пришел, июнь не за горами, отчаянный, горячий, длиннохвостый, не знающий ни страха, ни потерь,
И такие.
Делюсь.
Дневник человека с оружием 